В реанимациях covid-больниц кончаются места для пациентов

«Телефона нет, но есть записки. Я написала: «Мама, я люблю тебя»

«Мою маму Наталью Николаевну с симптомами ковида скорая увезла в клинику в Новой Москве. В первые дни приехать к маме я не могла, поскольку мы с мужем сами болели, – рассказывает москвичка Мария Гаврилова. – Первые двое суток мама чувствовала себя неплохо, разговаривала со мной по телефону, даже фото из палаты присылала.

Несмотря на то, что в реанимации Наталью Николаевну не подключили к ИВЛ, и она оставалась в сознании, взять с собой мобильный телефон ей не разрешили. Такие правила действую повсеместно, но объясняют их врачи каждый раз по-разному.

Дарья Мошарева, врач-терапевт, проходившая ординатуру в реанимационном отделении и работавшая в ковидном госпитале весной, в первую волну, говорит, что среди врачей бытует такая версия: это чтобы пациенты не копили «компромат».

«Мои коллеги говорили, что пациенты бывают вредные, они могут что-то снять или сфотографировать, отправить в социальные сети, родственникам, из этого все раздуют скандал. Для меня это звучало неубедительно: ведь и в палате можно сфотографировать что угодно, но там телефоны у пациентов не отбирают», – рассказывает Мошарева.

Нет проблем и с эпидемической точки зрения: если в ковидной реанимации защитить технику, она не станет источником инфекции.

«Когда я работала в ковидарии, клала телефон в специальный чехольчик для дайвинга. Для пациентов можно было бы завести такие же дежурные чехольчики или пакеты. Не думаю, что это так сложно».

Есть и еще одно объяснение: его в больнице услышала Мария Гаврилова, когда она спросила про телефон для мамы.

«Мне сказали, пациенты находятся хоть и в сознании, но в угнетенном состоянии, с когнитивными нарушениями, с дезориентацией. Что якобы они не могут адекватно оценивать ситуацию, и, чтобы не было утечки информации, телефоны запрещены. Это не было убедительно, но я не стала спорить».

Отметим, что на запрос «Милосердия.ru» относительно возможности организации связи между пациентами ковидных реанимаций и их родственниками в Департаменте здравоохранения г. Москвы не ответили.

Единственным каналом связи с близким человеком для Марии стали письма. Когда она, наконец, поправилась и смогла приехать в больницу, привезла сразу несколько – от себя, детей и других родственников. Два часа пути в больницу, два обратно, чтобы передать записки и коротко поговорить с врачом – общение с ним возможно только по внутреннему телефону из пункта приема передач.

«Я писала маме, что очень ее люблю, просила прощения за то, что мы ссорились по пустякам. Обещала, что когда она выпишется, мы обязательно вместе куда-нибудь сходим, потому что мама у меня очень активная, в свои 74 года обожает театр, концерты, выставки. Передавала приветы, там на полстраницы имен. Успокаивала, что мы уже здоровы, чтобы мама не волновалась. И еще разные мелочи – о погоде, о том, что идет снег, чтобы создать какую-то привязку к обычной жизни», – рассказывает Гаврилова.

«Для меня это был сигнал, что мамочка еще борется, раз она думает о своем здоровье и хочет о нем позаботиться», – говорит Мария.

Сколько стоит вылечиться от коронавируса

Стоимость лечения зависит от того, насколько тяжело протекает болезнь. Каждый больной Covid-19 обходится страховой системе в сумму от 20 до 200 тысяч рублей. Эти цифры были озвучены на брифинге зампредом комитета здравоохранения Н. Алимовым:

– цена на лечение зависит от степени выраженности симптоматики и наличия сопутствующей пневмонии. Если у человека легкая форма болезни, его можно вылечить за 30 тыс. руб. и меньше, для тяжелых больных, которые лечатся в реанимации, эта сумма может дойти до 200 тыс. руб.

Статистика выздоровлений в значительной степени зависит от особенностей ее ведения

Пребывание в реаниматологическом отделении в принципе наиболее дорогостоящее, так как там применяются самые дорогие лекарства – антибиотики, противовирусные, а также проводится интенсивная терапия. Прибавить сюда еще труд врача-реаниматолога, оплата которого тоже отличается от стоимости работы других узких специалистов.

Дышу, как рыба на суше

В такой ситуации ничего другого, кроме как вызвать скорую, не оставалось. Она приехала быстро, и вот мы со Светланой и фельдшером направляемся к лифту. И я осознаю, насколько серьезно мое положение: десяток шагов преодолеваю, дыша как рыба, выкинутая на сушу. Однако ж быстро развивается у меня хворь…

Вопрос-ответ

Куда пристроить детей, если родители попали в больницу?

Меня привозят в краевую клиническую больницу. Светлану сразу отделяют и уводят куда-то в зал ожидания. Я и еще несколько человек сидим в приемной и ожидаем решения своей судьбы. У меня берут анализы крови, мазки, замеряют время от времени сатурацию. Она все снижается. Но вот формальности окончены, и меня в темпе ведут… на кислород – у меня начали синеть губы.

В помещение, где есть аппарат, на меня тут же надевают маску, и я начинаю вдыхать кислород, мне становится легче. Теперь надо на КТ (компьютерную томографию), и без кислорода отправить меня туда не решаются. Сажают на каталку, рядом устраивают небольшой кислородный баллон. Я надеваю маску, обнимаю баллон, чтобы он не выпал вдруг, и дюжий молодой фельдшер скорым шагом катит меня куда-то по коридорам, мы выезжаем на улицу, катимся по тротуару, снова въезжаем в помещение и попадаем в отсек, где и установлен компьютерный томограф…

Здесь небольшая очередь. Через два-три человека лаборантка КТ просвечивает и мои легкие. Едем обратно. Еще с полчаса, и сообщают результат КТ: у меня «закрыты» 75% легких, вот откуда такая нарастающая одышка, сердцебиение ну и немного тревожное состояние. Принимается решение о моей госпитализации в третье отделение пульмонологии краевой больницы, куда меня и отвозят с вещами на той же тачанке, с кислородным баллоном в обнимку.

Лучше остаться дома. Регион усиливает меры по сдерживанию коронавируса
Подробнее

«Иногда пациенты не понимают, почему их госпитализируют»

Были и такие пациенты, которые говорили, что их нужно выписать, что они не больны и с ними всё хорошо. К примеру, говорили, что намерены жить ровно столько, сколько бог им отмерил.

Пациентов с гипоксией, как правило, нет в отделениях, мы этого не допускаем. Таких обычно привозят. Они, простите, синего цвета. В тканях катастрофически не хватает кислорода. Они не могут не то чтобы шевелиться, а даже говорить. На эмоции, мысли, сознание – на всё это, в прямом смысле, не хватает воздуха.

Чаще всего поступают пациенты в гораздо лучшем состоянии. Иногда они не понимают, почему их госпитализируют. В таких случаях хорошо работает визуализация. Мы делаем компьютерную томографию, показываем пациенту состояние его лёгких, чтобы он осознал реальность угрозы своей жизни. После этого, как правило, вопросы отпадают.

Почему пациенты не доверяют? Эта ситуация не сложилась в один момент. Это всё копилось и росло как снежный ком. Вспомните 90-е годы, когда ничего не было, а невозможно ведь определить диагноз и оценить риски, когда под рукой только фонендоскоп и молоток. Сейчас ситуация улучшается. Есть довольно большое количество людей, которые с уважением относятся к нашему труду. Как правило, это те, кого врачи спасли, они благодарны. Нам этого достаточно.

«В СЕМЬЕ ЗАБОЛЕЛ ТОЛЬКО Я»

— В субботу, 17 октября, я повез семью отдохнуть в агрокомплекс, и, пока жена с детьми спокойно сидели в ресторанчике, я наблюдал за ковкой в кузнице. Мимо проходили экскурсии, все без масок

В понедельник на работе почувствовал себя неважно, поехал домой пораньше. На следующий день уже 38,5, ночь без сна, пытался работать удаленно, но несколько раз «выключался»

В среду вызвал врача, мне выписали больничный и направление на рентген.

Рентген ничего не показал, поэтому с диагнозом «бронхит» был отправлен домой.  Лечился антибиотиками, парацетамолом. В четверг и пятницу чувствовал себя почти здоровым, но в субботу – опять температура, бессонница, одышка. А в понедельник надо закрывать больничный. Пришел в поликлинику к 8 утра и несколько часов сначала стоял в очереди, потом пытался уговорить врача на КТ.

Артем Шпаковский с женой. Фото: Из личного архива

Потом четыре часа в больнице, с анализами крови, с ПЦР. В 18.15 мне диагностировали правостороннее однодольное воспаление легких,  спросили, буду ли я ложиться в больницу. Было настолько плохо, что я сполз по стенке прямо у поста. К тому времени у меня температура была 39,5. Дальше помню смутно, но после капельницы уснул и впервые за несколько ночей нормально спал. А утром доктор сообщил, что у меня ковид.

Без кислорода не могу

В палате на четыре койки нет ни умывальника, ни туалета, но зато есть стационарная подача кислорода, а для меня это сейчас главное

Мы лежим напротив ординаторской, и я обращаю внимание на то, что весь персонал нашего отделения – молодые ребята и девушки, стройность и подтянутость их фигур не скрывают мешковатые скафандры, и они сноровисто и часто снуют по коридору, между палатами, каждый со своими обязанностями. Приходит и представляется мой молодой врач – Сумаков Илья Олегович, если не ошибаюсь

Он цепляет сатуратор к моему пальцу, смотрит с озабоченностью на результат – там где-то в районе 80. Очень мало. Врач настоятельно рекомендует мне без нужды не снимать кислородную маску.

Мне надо в туалет. Встаю с кровати и выхожу в коридор. Иду медленно, но одышка не оставляет. До санузла надо пройти метров 15, бреду, удерживаясь от искушения держаться за стенку. Сердце стучит где-то внизу живота, в ушах шумит. Да что же со мной такое – вот ведь несколько дней всего назад был относительно здоров!

Новость по теме

В Хакасию продолжают прибывать врачи из Москвы для борьбы с коронавирусом

В палате нас четверо, по возрасту всем явно за 60. Мой бородатый сосед Виктор Николаевич много лет проработал на северах, сейчас на пенсии. «Корону» подцепил и он сам, и его жена. Она лежит недалеко от мужа, время от времени навещает его, приносит ему к обеду куриную ножку (доча нажарила им их целую прорву и отправила передачей), поправляет постель, что-то внушает ему. В общем, проявляет заботу – семья и здесь остается семьей.

Жутко смотреть на другого соседа, по диагонали от меня: у мужчины дочерна обгоревшие голова и лицо, кисти рук. Ему, наверное, очень больно, но он все время молчит и через каждые минуту-полторы укладывается то на одном краю кровати, то на другом. На второй день он ложится на пол и замирает. Кто-то из нас взывает к проходящему мимо палаты медбрату. Тот заходит, склоняется над черноголовым человеком, берез его запястье, слушает пульс. И тут же лихорадочно пытается запустить ему сердце. Подходят еще медики, они с трудом умещаются в проходе и продолжают реанимировать мужчину. Потом его уносят в ординаторскую, оттуда уже слышны распоряжения по адреналиновым инъекциям. Но все оказалось напрасно – человек ушел…

По назначениям мне начинают ставить капельницы, буквально горстями носят таблетки (как-то посчитал – было больше десяти за раз), закачивают в меня даже гормоны, время от времени берут кровь. Но сдвигов нет – сатурация падает, я перестал есть. То есть просто начал угасать. Светлана звонит часто, разговариваю с ней срывающимся голосом. Она чувствует, что мне плохо, пытается всячески подбодрить, и я от нее еще не слышал столько ласковых, нежных слов, сколько она говорит мне их сейчас. Слушаю ее, и в носу щиплет, глазам жарко. «Я вернусь скоро домой, рыбка моя, не переживай – бормочу я.

Как защитить учителей? В крае во многих школах массово болеют педагоги
Подробнее

В реанимацию так в реанимацию

Приходит врач Сумаков и сообщает, что мне по всем показаниям необходимы реанимационные мероприятия. Я вздыхаю и согласно киваю головой – это же очевидно. Тут же появляется каталка, я успеваю подписать какие-то бумаги, позвонить жене относительно своих дальнейших перемещений. Мне надевают на лицо кислородную маску (баллон снова у меня под боком), и ребята шустро катят меня по коридорам, и через несколько минут мы оказываемся в довольно просторной палате на несколько коек, уставленной аппаратурой.

Меня подкатывают к крайней койке, заставляют снять с себя все до последней нитки, и я, в чем мать родила, переваливаюсь на какой-то странный комковатый матрас (потом разобрался – противопролежневый), на лету пытаясь укрыться простыней. И снова вижу вокруг молодые глаза и лица, прикрытые очками, масками – это персонал реанимационного отделения тут же берет в работу своего очередного пациента.

Новость по теме

В Красноярске в реанимации ковидного госпиталя не хватает мест

Я же тем временем успеваю хоть немного осмотреться. Примечаю, что в палате шесть мест. Почти напротив меня на спине лежит грузная женщина, изо рта у нее торчат трубки, руки привязаны к бортам кровати, рядом сипит аппарат. Ага, вот это и есть интубирование, догадываюсь я.

Рядом со мной лежит китаянка, о которой я упомянул еще в начале своих заметок. Ну и дальше по моему ряду, у большого окна, за которым видны трубы ТЭЦ, мужчина в маске, и он все время машет рукой, подзывая кого-то из персонала. Не пустуют и две другие кровати по другому ряду, на них возлежат женщины в кислородных масках. Вольно или невольно также подмечаю, что все они, как и я, прикрыты только простынками, и под каждой постелью покоятся писсуары и утки. Да, вздыхаю я про себя, это все очень серьезно и, пожалуй, не на один час..

Показания к ИВЛ

ИВЛ — аппарат искусственной вентиляции легких. Он помогает насыщать паренхиму кислородом, благодаря чему исключается риск гипоксии, негативно влияющей на состояние сердечно-сосудистой, нервной системы, внутренних органов. Выделяют следующие показания, когда подключают к ИВЛ при пневмонии для стабилизации жизненных параметров:

• развитие очаговой и диффузной пневмонии (воспаление легких);
• учащение дыхания до 18-20 вдохов и более за 1 минуту;
• уменьшение оксигенации крови менее 92% согласно прибору пульсоксиметру;
• тяжелое дыхание, бледность кожных покровов, потеря сознания, нарушение со стороны сердечно-сосудистой системы.

Обычно эти факторы появляются в комплексе, идут друг за другом. Если своевременно не подключить человека к прибору, он начнет задыхаться. Действие проводит врач-реаниматолог только при наличии показаний.

Перед применением прибора врач обязан объяснить больному или его родственникам потребность в методе. Они должны дать согласие, без которого врач не может использовать аппарат. В процессе его применения постоянно проверяют состояние крови, легочной ткани, чтобы скорректировать показатели.

Эффективность метода

Чтобы внутренние органы и системы нормально работали, требуется поставка кислорода. Без него происходит омертвление тканей, возможен некроз крупных участков. В норме оксигенация должна составлять от 96% и более, это свидетельствует об отсутствии гипоксии. Аппарат ИВЛ — это медицинский прибор, предназначенный для принудительного дыхания. Он состоит из компрессора и компонентов для подачи газовой смеси. Прибором управляет врач с помощью электронных датчиков. Он устанавливает следующие параметры:

• частота дыхания;

• фаза между вдохом и выдохом;
• давление, под которым подается кислород.

Ранее без аппарата врачам приходилось проводить ручную интубацию. Методика осуществлялась с помощью мешков Амбу, которые входят в стандартный реанимационный набор. Помогает ли ИВЛ при коронавирусе — с его помощью больной сможет дышать без помощи врача, если развились осложнения (легочная недостаточность).

Процесс дыхания на аппарате осуществляется днем и ночью, беспрерывно. Период использования метода ограничен, так как он может вызвать сбой в кислотно-основном состоянии, вызвать полиорганную недостаточность. Поэтому требуется постоянный контроль показателей, при стабилизации которых проводят отключение.

Методы подключения ИВЛ

Метод подключения подбирают в зависимости от состояния респираторной системы пациента. Чем оно тяжелее, тем выше риск отека и недостаточности легких. Используют 2 метода подключения, указанные в таблице.

Воздушная смесь подается из центральной системы газоснабжения больницы, баллона, миникомпрессора, генератора. Это зависит от оснащенности клинического учреждения. Газовую смесь подогревают и делают увлажненной, чтобы не вызвать воспаление и сухость слизистых оболочек.

Смерть мозга

На основании данных, свидетельствующих о прекращении функционирования мозга, его ствола, консилиумом врачей подтверждается смерть мозга. Это понятие закреплено юридически и определяет смерть человека, несмотря на наличие сердечной деятельности и дыхания, поддерживаемых искусственно.

Системы поддержания жизни имеют высокую стоимость, поэтому на определенном этапе ставится вопрос об отключении больного от аппаратов жизнеобеспечения. Это создает возможность получения донорских органов для трансплантации.

Определены следующие критерии смерти мозга:

1. Повреждение структуры головного мозга. Обязательно наличие травмы в анамнезе, после которой однозначно восстановление его строения невозможно. Диагностику проводят с помощью КТ.
2. Полное обследование подтверждает, что угнетенное состояние не вызвано интоксикацией.
3. Температура тела 32°С и более. Гипотермическое состояние может привести к угасанию электрической активности на ЭЭГ, но при повышении температуры показатели восстанавливаются.
4. Период наблюдения при травмах составляет от 6 до 24 часов, после лекарственной интоксикации и у детей время наблюдения увеличивают.
5. Не реагирует движением на сильную боль, нет рефлекторных реакций на боль в виде частого дыхания, сердцебиения.
6. Апноэ подтверждается специальным тестом. Чистым увлажненным кислородом или в смеси с углекислым газом проводится вентиляция легких 10 минут. После этого снижают его подачу. Спонтанное дыхание должно восстановиться в течение 10 минут. Если этого не происходит, диагностируют смерть мозга.
7. Отсутствие корнеальных рефлексов: нет движения глаз при пробе холодом, фиксированные зрачки, пропадает роговичный, глоточный, рвотный рефлекс, мигание, глотание.
8. ЭЭГ в виде изоэлектрической линии.
9. По данным ангиографии отсутствует кровоток. При офтальмоскопии в сетчатке обнаруживаются склеенные эритроциты – признак остановки кровотока.

«Зону COVID создавали с нуля»

Наталья Стерледева, «АиФ-Прикамье»: Сергей Борисович,  как изменилась нагрузка на врачей?

Сергей Ляпустин:  Нагрузка была всегда — и в доковидное время мы работали на две ставки. К примеру, с утра до четырёх дня я – зав. отделением, потом — дежурный реаниматолог. Но сейчас нагрузка на врача-реаниматолога в Перми увеличилась ещё в два раза. По стандарту он должен вести не больше шести человек, сейчас — минимум 12. 

Изначально у нас было нековидное учреждение. Весной мне позвонили из горбольницы № 7, отданной под COVID, попросили помочь. Там был роддом, анестезиологи никогда не работали с тяжёлой дыхательной недостаточностью. Мы поехали туда, почти с нуля стали организовывать реанимационное отделение. Тестировали аппараты ИВЛ, готовились к эпидемии.

В начале апреля стали принимать ковидных больных. Май и июнь были горячими. Больница была переполнена. В июле горбольницы № 3 и № 7 объединили в «КБ Свердловского района». В августе больных стало чуть меньше. И вот сейчас, с конца сентября, началось резкое увеличение числа заболевших. С 9 октября мы открыли реанимацию на базе ГКБ № 3 для ковидных больных. А с 16 октября эта больница со всеми филиалами была полностью отдана под COVID. Больных значительно больше, чем в мае и июне. 

Работаем мы в костюме. Потеем, худеем. Запотевают очки. Проблема спросить больного, как у него дела. Он тебя плохо слышит, часто не понимает, кто ты.  Но главное — трудно выполнять тонкие манипуляции, а у нас в реанимации их много – катетеризация центральных вен, трахеостомия и пр.

— Чему научились врачи за месяцы борьбы с новой болезнью?

— Для меня она не совсем новая — уже был опыт работы с тяжёлыми респираторными патологиями. В 2008-2009 гг. к нам пришёл так называемый мексиканский грипп. В Перми тогда были больные с тяжёлой респираторной патологией, напоминающей коронавирус. И лечили мы их с применением искусственной вентиляции лёгких. Отличие в том, что грипп за неделю или сведёт в могилу, или больному станет лучше. А тут две, три недели, иногда дольше пациент может находиться в тяжёлом состоянии с неясным прогнозом. Зачастую ухудшение, требующее вентиляции лёгких, наступает на второй неделе. Это особенность ковид-инфекции.

Ещё одно отличие сегодняшней пандемии от эпидемии 2008-2009 гг. в том, что тогда был препарат, который снижал количество летальных исходов. В случае с COVID такого препарата нет. Ни «Коронавир», созданный изначально в Японии, ни американский препарат, которым лечился Трамп, летальность глобально не снижают. У всех рекомендуемых лекарств сомнительная эффективность, на грани плацебо. Всё лечение по-прежнему упирается в поддержание жизни. Это долгая искусственная вентиляция лёгких — до месяца. Это профилактика осложнений (есть риск тромбозов). Это гормональные препараты, способные подавить воспалительную реакцию организма, порой неконтролируемую и опасную. И антибиотики – чтобы защитить пациента от бактериальной инфекции, которая накладывается на вирусную.

Житковичи: пациенты в коридоре и столовой, в реанимации — не только COVID-19

В Житковичах — полесском городе в 238 километрах от Гомеля — живет около 16 тысяч человек, в районе — примерно 35 тысяч. Помощь пациентам с COVID-19 в основном оказывает местная центральная районная больница. В «доковидное» время здесь работало одно инфекционное отделение на 12 мест. Теперь инфекционными также стали два отделения терапии и частично — хирургии. Всего — примерно 90 коек. Пустуют они редко и недолго.

В первую волну эпидемии, рассказывают медики Житковичской ЦРБ, «при малейших ухудшениях» более тяжелых пациентов переводили в Мозырь или Гомель. Сейчас всех лечат на месте.

— Возможно, в том числе поэтому у нас так много пациентов, — говорит Семен (имя изменено) — врач, который работает в перепрофилированном ковидном отделении.

Иллюстративный снимок. Фото: Катерина Гордеева, TUT.BY

По его словам, каждый день в больницу госпитализируют разное количество заболевших.

— Может быть 10−15 человек в сутки, а бывает и 27. Госпитализируют, как правило, тех, кто длительно лечился дома, с высокой температурой, после чего наступило ухудшение, снизилась сатурация. Но даже если не снизилась, в госпитализации мало кому отказывают, перестраховываются, следовательно, есть проблемы с местами.

Компьютерного томографа в Житковичской ЦРБ нет, поэтому ковидную пневмонию врачи диагностируют по рентген-снимку, уровню сатурации, изменениям в анализах и клиническим симптомам.

— На КТ в Мозырь или Гомель мы отправляем в редких случаях. Если пациенты ее делают, то, как правило, на платной основе. Многие госпитализируются к нам в стационар с пневмонией под вопросом, которой в итоге может не оказаться. Но исключить ее без КТ мало кто берется. Когда все палаты заняты, пациенты лежат в коридоре на кушетках, носилках или дополнительных кроватях. Сейчас для размещения больных занимают столовые помещения.

Реанимация больницы рассчитана на шесть коек, но находиться в ней могут и десять человек — причем не только тяжелые пациенты с COVID-19. Отделение реанимации одно на весь район, туда по-прежнему поступают инфаркты, инсульты, кровотечения и прочие патологии, которые требуют интенсивной терапии.

— Сейчас пациенты с ковидом лежат в закрытых палатах, реанимацию разделили на «чистую» и «грязную» зоны, но сказать, что это работает, сложно: коридор — общий, медперсонал — тоже. Многие пациенты на ИВЛ умирают — мало кого удается снять с аппарата. За сутки может быть ни одной смерти, а может и одна-две.

​​​​Иллюстративный снимок. Фото: Алесь Пилецкий, TUT.BY

По словам врача-дежуранта Жанны (имя изменено), реанимация постоянно перегружена, из-за этого пациенты без подтвержденного COVID-19 надолго в ней не задерживаются.

— В коридоре может стоять три-четыре койки. Кого-то стабилизировали, перевели в обычное отделении — и завезли другого, более тяжелого.

В таких случаях, рассказывает врач, который периодически дежурит в приемном покое, приходится ждать, пока найдется место тому, кого нужно госпитализировать в реанимацию, и тому, кому придется переехать в обычное отделение. Приходится ждать и в случае, если пациент с ковидом поступает ночью: тогда нужно вызывать из дома лаборантов, которые смогут сделать рентген и взять кровь на анализ — круглосуточно они не работают.

Кислородных точек для пациентов, по словам Семена, хватает, средств индивидуальной защиты для персонала тоже.

— Комбинезоны стираются, щитки и маски есть. Лучше всего укомплектованы ковидные отделения и реанимация, а вот у остальных — напряг. Периодически бывают проблемы с антикоагулянтами. По протоколу их назначают практически всем пациентам, поэтому препаратов не хватает.

«К смерти пациента невозможно привыкнуть»

Есть те, кто не приходит в себя. Некоторые говорят, что врачи привыкают к тому, что кто-то умирает. Но это не так, к этому невозможно привыкнуть. Каждый раз это случается, будто впервые. Как ветераны не любят говорить о войне, так и врачам тоже не хочется об этом говорить.

Родственники, узнав о смерти, не верят, потому что многие в принципе не верят в существование новой инфекции. У них тоже происходит непринятие ситуации и злость, как и у нас. Только их злость направлена на врачей: мол, так долго боролись и ничего не сделали.

Ситуация усугубляется тем, что в реанимацию, где лежат пациенты с Covid-19, родственники попасть не могут, чтобы повидаться или попрощаться. В обычной реанимации процесс происходит на глазах у близких, врач объясняет им всё в присутствии пациента, и это воспринимается несколько иначе, чем в случаях с коронавирусом. Мы звоним им по телефону, нет визуального и тактильного контакта. Родственникам приходится верить нам на слово. Это вызывает агрессию. Их тоже можно понять. Это беспрецедентные условия и для них тоже, не только для нас.

Но есть и другая сторона. Человек начинает хотеть быстро поправиться, а это не получается. У тех, кто идёт на поправку в реанимации, всегда слёзы независимо от возраста. Они радуются, но торопятся быть. Когда их переводят в обычную палату, они думают, что выпишутся через пару-тройку дней. А это затягивается на две-три недели. Это удручает и наступает второй период депрессии.

Из «грязной» зоны инфекционной больницы невозможно что-то вынести, потому что это может быть инфицировано. Мы приобрели смартфон хорошего качества, чтобы документировать свою работу. Однажды мы использовали его, чтобы установить видеосвязь между пациентом и его семьёй. С одной стороны, это хорошо, но нужно понимать, какой пациент. Если он может расстроиться и заплакать, то сам себе навредит, ему вновь потребуется аппаратное дыхание.

Есть ещё пресловутое постановление санврача о том, что в «грязной» зоне нельзя производить фото- и видеосъёмку. Хотя я глубоко убеждён, что это неправильно. Взять итальянцев, которые больше всех пострадали. Они, будучи в этом пекле, документировали данные, проводили вебинары, делились информацией со всем миром, отдавали фотографии с режимами аппаратов, делали съёмку лёгких, сердца, томографию. У нас это запрещают.

Инфекция может тяжело поразить человека любого возраста. У нас был пациент – молодой человек. Он был самым тяжёлым: получил ИВЛ, ЭКМО, лечился два месяца. Уже выписан, но до сих проходит дыхательную реабилитацию.

Без семьи

Реанимация – во все времена – передний край борьбы за жизнь, здесь ежедневно разворачиваются драмы, часто со счастливым, но нередко и с трагическим концом. Удерживать пациента на стороне жизни – это тяжелый труд и для врачей, и для медсестер, в глазах которых пациенты стараются разглядеть уверенность в том, что все будет хорошо.

«Физическая усталость к концу смены, конечно, накапливается. Но есть еще и моральная, и психологическая усталость. Ты ведь к каждому стараешься отнестись по-человечески. К медсестрам пациенты относятся немного по-другому, чем к врачам. Медсестра больше находится с пациентом, больше с ним общается. Они нас тоже по-своему жалеют. Иногда встречаемся с теми, кто был в реанимации, некоторые потом приходят со словами благодарности, всегда это очень приятно, говорят, что мы ангелы в белых халатах», — признается медсестра реанимации.

Сама она уже больше месяца не видела свою семью – тех людей, которые всегда для нее самой всю жизнь являются опорой и поддержкой. С 31 марта врачи и сестры живут в общежитии при больнице, с домашними связываются только по телефону.

«Мы приходим в общежитие, кормят нас три раза в день, горячее питание, не жалуемся на условия. Но очень скучаем по семьям, детям. У меня дома муж, дети уже взрослые, но все равно переживают, свекр и свекровь, все очень волнуются, ждут. Им, наверное, тяжелее, чем нам, потому что мы находимся в напряженном режиме, работаем с тяжелыми пациентами, а наши семьи просто ждут нашего возвращения», — вздыхает Алексеенко.

Волонтеры стараются скрасить свободное время медиков в общежитии – показывают фильмы под открытым небом. Но каждый из них считает дни, проведенные вдали от родных и близких, и надеется, что уже совсем скоро сможет вернуться домой.

«Мы надеемся, что к концу мая вернемся домой, а там уж как получится, мы не можем загадывать, не знаем, как повернется. Хотелось бы, чтобы скорее все закончилось», — говорит медсестра краснодарской больницы.

Фактор крови

— В статистике заболевших женщин всегда больше, чем мужчин.

— Может быть, но наряду с возрастом 65+ один из основных факторов летальности – мужской пол. Интересный факт: беременность при свином гриппе была безусловным фактором риска. А с коронавирусом такого нет. Летальных случаев среди беременных не больше, чем во всей популяции.

— Склонность к тромбозам – генетическая. Есть анализ, который её выявляет. Есть ли взаимосвязь генетики с возможной смертностью от COVID?

— Может — да, может — нет. Тут нужны масштабные исследования на тысячах пациентов. Есть много предположений о том, что кто-то рискует больше, кто-то меньше. Но это лишь кулуарные разговоры. Наверное, все слышали про  I группу крови – якобы заболевших людей с такой группой меньше. Яркий пример: я переболел коронавирусом с пневмонией (у меня II группа крови). А моя жена не заболела. Анализы были отрицательные, клинических проявлений не было. У неё – I группа крови. Мы посмеялись по этому поводу, мол, живое свидетельство, что I группа неуязвима. Но коллеги, которые работают в COVID-отделениях больших больниц в России, говорят, что больных с первой группой тоже хватает.

— Как вы перенесли коронавирус?

— Был на больничном три недели, испытал довольно неприятные ощущения. Была изматывающая интоксикация.

— У вас семья врачей?

— Да, жена – врач невролог в краевой больнице. Тёща — врач-офтальмолог. А мои родители далеки от медицины, мама – театральный деятель.

«Думали, во вторую волну будет проще, но оказалось – наоборот»

Врач-хирург, заведующий ковидным стационаром больницы в Воронеже Игорь Рягузов отметил, что надежды на более легкую вторую волну не оправдались.

«Думали, что во вторую волну будет проще, но оказалось – наоборот. Мы столкнулись с большим потоком пациентов. И если в первую волну это были пациенты легкой и средней тяжести заболевания, то во вторую к нам стали поступать тяжелые больные. Из-за этого подросла и летальность по сравнению с весной», — сообщил он в интервью «АиФ-Воронеж».

Фото со страницы воронежской больницы в VK

По его словам, лечение тяжелых пациентов длится в среднем 10-14 дней.

«Но здесь важно отметить, что реабилитация тяжелых пациентов проходит часто непросто. Некоторые больные выздоравливают от ковида, но остаются в больнице, потому что у них сохраняется дыхательная недостаточность, и им необходим кислород», — добавил врач

Еще Игорь рассказал, что перестал ездить в гости к взрослым детям, чтобы случайно не заразить их, а в итоге они все равно заболели, а он – нет, несмотря на работу в ковид-стационаре.

«Это говорит о том, что вероятность получить заражение в общественных местах – гораздо выше. Люди часто сами себя не берегут и в итоге попадают в больницы. Один раз я попытался сделать замечание в магазине посетителю без маски – такой скандал начался…» — посетовал хирург.